когда никто не видит, можно быть самим собой
На первом курсе, т.е в прошлом году, у нас было добровольное задание - собирать воспоминания ветеранов о войне. Преподаватель, к слову, самый мой нелюбимый, окинул наш девичий коллектив взглядом и выдал листок с адресами. Всего один белый листок а4. Понимаете, всего один.
Я почему-то не хотела идти, мне было стыдно смотреть этим людям в глаза, было стыдно просить их вспомнить, что было в эти страшные годы, ворошить их воспоминания, да еще и вопросы в анкете были на редкость дурацкие. Я уже почти оказалась, но тут я вспомнила про этот чертов листок. Вспомнила, что имен и адресов осталось так мало, а через год, через десять лет, там их может не остаться совсем.
Ветеран, к которому нас отправили, оказался приятным мужчиной, высоким, седовласым и очень бодрым. Когда-то он был очень красив, это читалось в его лице, мелькало в озорных глазах. На войне его контузило, поэтому вопросы приходилось задавать несколько раз, а он только растеряно улыбался, будто извиняясь, что не слышит нас.
Я не помню всего, что он рассказал нам с Юлей. Он рассказывал много плохого и хорошего, рассказывал, как он рыл окопы, как он управлялся с танком, как он ссорился с противным капитаном, как получал награды. Рассказывал, что ему пришлось служить там, где раньше были лагеря смерти, а в банях, где морили людей, им пришлось мыться. Рассказал про свою семью, про отца, которого репрессировали, про сестру, которая была медсестрой и погибла на войне. Рассказывал про своих детей, которых у него четверо, и какие они славные, что помогают ему, не забывают, пишут. Даже с гордостью поделился, что никогда в своей жизни ни курил, а водку один раз попробовал и "вмиг подурел". Я не помню всего, но помню его глаза, в которых стояли слезы, как дрожал его голос. Я боялась именно этого, и так не хотела этого видеть. Но, знаете, то чувство, которое я испытала, когда закрылась дверь его квартиры, в которой только он, его фотографии и ордена, было похоже на самую чистую радость. От того, что он жив, от того жива я, от того, что была победа. И я никогда не забуду того, что сделали эти люди для нас.
Я почему-то не хотела идти, мне было стыдно смотреть этим людям в глаза, было стыдно просить их вспомнить, что было в эти страшные годы, ворошить их воспоминания, да еще и вопросы в анкете были на редкость дурацкие. Я уже почти оказалась, но тут я вспомнила про этот чертов листок. Вспомнила, что имен и адресов осталось так мало, а через год, через десять лет, там их может не остаться совсем.
Ветеран, к которому нас отправили, оказался приятным мужчиной, высоким, седовласым и очень бодрым. Когда-то он был очень красив, это читалось в его лице, мелькало в озорных глазах. На войне его контузило, поэтому вопросы приходилось задавать несколько раз, а он только растеряно улыбался, будто извиняясь, что не слышит нас.
Я не помню всего, что он рассказал нам с Юлей. Он рассказывал много плохого и хорошего, рассказывал, как он рыл окопы, как он управлялся с танком, как он ссорился с противным капитаном, как получал награды. Рассказывал, что ему пришлось служить там, где раньше были лагеря смерти, а в банях, где морили людей, им пришлось мыться. Рассказал про свою семью, про отца, которого репрессировали, про сестру, которая была медсестрой и погибла на войне. Рассказывал про своих детей, которых у него четверо, и какие они славные, что помогают ему, не забывают, пишут. Даже с гордостью поделился, что никогда в своей жизни ни курил, а водку один раз попробовал и "вмиг подурел". Я не помню всего, но помню его глаза, в которых стояли слезы, как дрожал его голос. Я боялась именно этого, и так не хотела этого видеть. Но, знаете, то чувство, которое я испытала, когда закрылась дверь его квартиры, в которой только он, его фотографии и ордена, было похоже на самую чистую радость. От того, что он жив, от того жива я, от того, что была победа. И я никогда не забуду того, что сделали эти люди для нас.