когда никто не видит, можно быть самим собой
Просидела у его дома два часа, как сталкерша неумелая, да только замерзла, но не выморозила все островки-точечки на потрескавшейся кожице. А он вышел весь заспанный, растрепанный, удивленный. Любимый. Аж сердце щемит.
Я так не согласна, - говорю - я так не хочу.
Не плачу, но пальцы все воображаемые сжала. Пожалуйста, ну пожалуйста, пусть твое молчание — это согласие. Да не скатиться мне еще глубже в отчаяние.
Дело не только в тебе, - пропустило удар — это я не хочу так больше.
Выдавила улыбку, какая я умница. Хорошо, говорю, давай, беги на работу. Угу, говорит и уходит.
И почему я не могу понять, что вот и все кончилось. Первая любовь, вполне по канону, воображаемая и трагичная. Как мы любим.
А я не могу поверить. Не могу. Забрать все свои чувства проросшие, в постели с ним вместе согретые, шепотом его на ухо выласканные, сгрести их в кулек и унести. Ну вот же они! Вот! Смотри, да как так можно? Они же кусают только меня одну, тянут и щиплят. А тебе-то что? Жалко? Почему ты больше не даешь себя любить.
Обухом придавленная домой приползла. Никаких доводов рассудка не услышала, все к груди свои чувства махонькие и жалкие прижимала, комок в горле лелеяла. Потом к бабуле пошла, поплакалась. Она сурово меня пожалела, сухими руками по голове погладила, а на прощание не раскисать сказала, потому что «нельзя так, когда не любят, хуже только будет».
А мне все тяжело, как булыжник с собой в животе таскаешь. Наверно, у меня к сорока годам коллекция своя будет, из камней которые в меня кинули. Я их расставлю на воображаемой полке и этикетки расклею. А потом все свои чувства, тонко попискивающие, этими же камнями и расхуярю к чертям. Ибо в сорок лет пора уже самой камни кидать.
Пошла и волосы обрезала. Человеки любят символические действия совершать, чтобы поверить в переходность и сменяемость сезонов в их жизни. Но волосы-то обрезала, в зеркало взглянула, а там одни глаза щенячьи, нос красный и прыщи по подбородку. Никакого «сезона» не сменилось. Только похожа я стала на мальчика-пажа с толстыми щеками.
И засыпать не хочу. Знаю, что со сном все впечатления поганые ретушируются. А я сижу и сижу, кофе глотаю, голову свою глажу с волосами обрезанными.
Какая дура ты, девочка.
Я так не согласна, - говорю - я так не хочу.
Не плачу, но пальцы все воображаемые сжала. Пожалуйста, ну пожалуйста, пусть твое молчание — это согласие. Да не скатиться мне еще глубже в отчаяние.
Дело не только в тебе, - пропустило удар — это я не хочу так больше.
Выдавила улыбку, какая я умница. Хорошо, говорю, давай, беги на работу. Угу, говорит и уходит.
И почему я не могу понять, что вот и все кончилось. Первая любовь, вполне по канону, воображаемая и трагичная. Как мы любим.
А я не могу поверить. Не могу. Забрать все свои чувства проросшие, в постели с ним вместе согретые, шепотом его на ухо выласканные, сгрести их в кулек и унести. Ну вот же они! Вот! Смотри, да как так можно? Они же кусают только меня одну, тянут и щиплят. А тебе-то что? Жалко? Почему ты больше не даешь себя любить.
Обухом придавленная домой приползла. Никаких доводов рассудка не услышала, все к груди свои чувства махонькие и жалкие прижимала, комок в горле лелеяла. Потом к бабуле пошла, поплакалась. Она сурово меня пожалела, сухими руками по голове погладила, а на прощание не раскисать сказала, потому что «нельзя так, когда не любят, хуже только будет».
А мне все тяжело, как булыжник с собой в животе таскаешь. Наверно, у меня к сорока годам коллекция своя будет, из камней которые в меня кинули. Я их расставлю на воображаемой полке и этикетки расклею. А потом все свои чувства, тонко попискивающие, этими же камнями и расхуярю к чертям. Ибо в сорок лет пора уже самой камни кидать.
Пошла и волосы обрезала. Человеки любят символические действия совершать, чтобы поверить в переходность и сменяемость сезонов в их жизни. Но волосы-то обрезала, в зеркало взглянула, а там одни глаза щенячьи, нос красный и прыщи по подбородку. Никакого «сезона» не сменилось. Только похожа я стала на мальчика-пажа с толстыми щеками.
И засыпать не хочу. Знаю, что со сном все впечатления поганые ретушируются. А я сижу и сижу, кофе глотаю, голову свою глажу с волосами обрезанными.
Какая дура ты, девочка.